А в то время, о котором идёт речь, было мне года два с половиной, и жила я лето у бабушки. Меня привезли к ней, чтобы поправить моё слабое здоровье - тогда оно было таким слабым, что врачи советовали маме увезти ребёнка из Сибири прочь, во избежание его, ребёнка, безвременной кончины.
И вот как-то раз я, вполне живая и даже довольно упитанная для человека столь фатально больного, вышла на наш широк двор и огляделась в рассуждении, чем бы заняться. Вряд ли бабушка выпускала меня одну в такие младые лета - скорее всего, меня вывела погулять или няня, или кто-то из соседских девчонок, которым меня доверяли, если они не уходили со двора, или я вышла вперёд бабушки и должна была её подождать внизу.
Помню, что как раз прошёл дождь - тропка, ведущая к дверям, была мокрая, возле маленькой лужицы валялась большая сырая щепка. И в этот момент возле моих ног появился чёрный кот. Не знаю, были ль у него хозяева, но даже если и были, кот всё равно гулял сам по себе и там, где хотел. Звали его Цыган, с ударением на первом слоге. Был он, как следует из его имени, чёрен. Чёрен и гладок, с желтовато-зелёными глазами и, кажется, с белой грудкой. Мне всё время казалось, что на устах Цыгана играет весёлая улыбка. Почему-то я думала, что временами он выходит на полянку за воротами (там любили по вечерам собираться соседки с рукоделием, а дети играли в "хали-хало" и другие подвижные игры), становится на задние лапы, подбоченивается и начинает плясать, широко улыбаясь розовым ротиком. Поэтому много лет спустя именно таким я представила кота Бегемота - только без белой грудки.
Девчонки часто говорили мне, что нельзя тянуть кошек за хвост, потому что хвост может оторваться. Увидев важно шагающего Цыгана, я поняла, что настал момент убедиться в правдивости их слов. Быстро присев на корточки, я крепко ухватила кота за его чёрный хвост, поближе к основанию, и потянула - сначала осторожно, а потом и посильней. Хвост не отрывался. А вот кот повёл себя как-то странно: приоткрыв ротик, в котором розовел язычок, он развернулся и провёл лапкой по моей руке, державшей хвост.
На руке осталось четыре или пять красных полосок. Я выпустила хвост, и Цыган то ли ушёл, то ли убежал - уже не помню. Помню зато свои ощущения. Красные полосочки, походившие на косой дождик, каким его рисуют в книжках, болели, и мелькнула мысль, что теперь они останутся навсегда. Обиды или злости на кота не было - было некое чувство удовлетворения, какое, наверное, возникает у всех экспериментаторов по заврешении эксперимента (хвост не оторвался, старшие меня обманули), а также лёгкое чувство вины и сознание, что я, видимо, сделала что-то не так, раз получила от кота. Поэтому я даже не заплакала.
Зато пришлось порадоваться, когда царапины через несколько дней зажили совсем. А ставить эксперименты над кошками мне уже больше не хотелось. Я приучилась при встрече с кошкой или котом тереться носом о кошачью спинку с обязательной приговоркой: "Кошка миленькая!" Бабушке приходилось зорко следить, чтобы я не обнюхала какое-нибудь бродячее животное.
Обнюхивать кошек я люблю и до сих пор. Кошачья грудка или животик спящего чистого кота пахнут удивительно уютно. И у каждой кошки свой запах...
И вот как-то раз я, вполне живая и даже довольно упитанная для человека столь фатально больного, вышла на наш широк двор и огляделась в рассуждении, чем бы заняться. Вряд ли бабушка выпускала меня одну в такие младые лета - скорее всего, меня вывела погулять или няня, или кто-то из соседских девчонок, которым меня доверяли, если они не уходили со двора, или я вышла вперёд бабушки и должна была её подождать внизу.
Помню, что как раз прошёл дождь - тропка, ведущая к дверям, была мокрая, возле маленькой лужицы валялась большая сырая щепка. И в этот момент возле моих ног появился чёрный кот. Не знаю, были ль у него хозяева, но даже если и были, кот всё равно гулял сам по себе и там, где хотел. Звали его Цыган, с ударением на первом слоге. Был он, как следует из его имени, чёрен. Чёрен и гладок, с желтовато-зелёными глазами и, кажется, с белой грудкой. Мне всё время казалось, что на устах Цыгана играет весёлая улыбка. Почему-то я думала, что временами он выходит на полянку за воротами (там любили по вечерам собираться соседки с рукоделием, а дети играли в "хали-хало" и другие подвижные игры), становится на задние лапы, подбоченивается и начинает плясать, широко улыбаясь розовым ротиком. Поэтому много лет спустя именно таким я представила кота Бегемота - только без белой грудки.
Девчонки часто говорили мне, что нельзя тянуть кошек за хвост, потому что хвост может оторваться. Увидев важно шагающего Цыгана, я поняла, что настал момент убедиться в правдивости их слов. Быстро присев на корточки, я крепко ухватила кота за его чёрный хвост, поближе к основанию, и потянула - сначала осторожно, а потом и посильней. Хвост не отрывался. А вот кот повёл себя как-то странно: приоткрыв ротик, в котором розовел язычок, он развернулся и провёл лапкой по моей руке, державшей хвост.
На руке осталось четыре или пять красных полосок. Я выпустила хвост, и Цыган то ли ушёл, то ли убежал - уже не помню. Помню зато свои ощущения. Красные полосочки, походившие на косой дождик, каким его рисуют в книжках, болели, и мелькнула мысль, что теперь они останутся навсегда. Обиды или злости на кота не было - было некое чувство удовлетворения, какое, наверное, возникает у всех экспериментаторов по заврешении эксперимента (хвост не оторвался, старшие меня обманули), а также лёгкое чувство вины и сознание, что я, видимо, сделала что-то не так, раз получила от кота. Поэтому я даже не заплакала.
Зато пришлось порадоваться, когда царапины через несколько дней зажили совсем. А ставить эксперименты над кошками мне уже больше не хотелось. Я приучилась при встрече с кошкой или котом тереться носом о кошачью спинку с обязательной приговоркой: "Кошка миленькая!" Бабушке приходилось зорко следить, чтобы я не обнюхала какое-нибудь бродячее животное.
Обнюхивать кошек я люблю и до сих пор. Кошачья грудка или животик спящего чистого кота пахнут удивительно уютно. И у каждой кошки свой запах...
