Я пишу не рецензию, а делюсь своими зрительскими впечатлениями, поэтому позвольте мне, существу грубому и нечуткому, говорить со всею солдатской прямотой. Кехманиада в нашем театрике всё возрастает, пышно зеленеет и обильно колосится. А что главное для кехманиады? Правильно, стиль "дорохо-бохато".
В "Иоланте" прелестнейшая музыка - я "не слышала" её в записи, а здесь наконец прочувствовала. А в тексте либретто, и даже в самом сюжете заложен огромный символический пласт, который можно было бы великолепным образом обыграть. Ведь речь в опере идёт о слепоте не только физической, но и духовной. "Чтоб познать величье Бога, // Рыцарь, мне не нужен свет!" - довольно агрессивно отвечает Иоланта Водемону, хвалящему свет. Иоланта может слышать, обонять, осязать, а звуки, запахи, и даже некоторые тактильные ощущения (например, освежающее дуновение ветра) действительно увидеть нельзя. Она упирает на то, что Бог незрим.
Но глагол "слышать" в русском языке означает не только воспринимать на слух, но и получать информацию с чужих слов. То есть получается, что Иоланта познаёт Бога как бы опосредованно, до неё доходит только слух о нём. А всё величие божественного замысла от неё ускользает - и даже не потому, что она слепа, а потому, что не знает о своей темноте и категорически отказывается её признать (психзащиты работают чрезвычайно мощно, как известно). Неведение, между тем, также приравнивается к тьме (ср. "тёмный" и как слепой, и как невежественный). А ведь сказано: и вот благовестие, которое мы слышали от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы (1.Ин 1:5). Получается, что свет всё-таки нужен. Нужно хотя бы признание своей, так сказать, недостаточности.
И ещё один момент: король Рене именует дочь "ангелом чистым". "Ангелом неба" и просто ангелом неоднократно называет Иоланту Водемон. Но её ангельская чистота во многом вынужденная: ведь она не видела никаких искушений и жила в очень замкнутом мирке своих близких. Такая оторванность от мира, с его противоречиями, искушениями, страданиями, тоже ведь сродни слепоте, которая лишила девушку выбора (например, сорвать белую розу или красную). О подлинной ангельской чистоте можно говорить только тогда, когда есть выбор между пороком и добродетелью. "Кто не знает блага света, //Тот не может жизнь любить", - говорит Водемон, потому что любовь - это всегда выбор, а выбора у Иоланты не было.
Ну и прозрение, разумеется, всегда в той или иной степени мучительно и страшно. Иоланта соглашается прозреть только под страхом смерти Водемона. Она буквально идёт на муки ради него, точно по заповеди "возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф. 22:37-40). Можно сказать, прямая аллюзия на Христа, только тому не надо было прозревать, в отличие от смертного человека. Так Иоланта не только спасает ближнего, но и становится способной "познать красу Вселенной" во всей её полноте.
Вот сколько может извлечь из обработки средневековой легенды обычный зритель, вроде меня, размышляющий в маршрутке на пути домой после спектакля.
Но что же мы увидели на сцене?
Обычную, развесистую оперную вампуку.
Мне показалось, что я попала в мои благословенные семидесятые прошлого века, когда подобное оформление спектакля и постановочные решения были вполне обычны не только в советских театрах, но и за рубежом (судя по записям). Ну представьте: декорация в виде условного квазиготического замка, с двумя лестницами, которые, изящно изгибаясь, ведут в некий маленький чертог, где стоит кроватка Иоланты. На кроватке Иоланта картинно возлежит за кисейной шторкой, когда того требует роль. Справа на сцене располагается нечто вроде каменного бассейна, в котором произрастают необходимые по ходу пьесы розочки. По заднику плывут компьютерные облака и кружатся стробоскопические звёздочки. Зато уж блёсток и шитого золота были тонны. Блистал и король Рене, и Эбн-Хакиа в своём шикарном восточном халате, и придворные дамы в условно-бургундских платьях (талии были низковаты) и энненах, и даже Водемон из-под плаща, по-моему, посверкивал не просто кольчугой, а ещё и пайетками. Только Иоланта была в простеньком, белом, что должно было, видимо, символизировать её ангельскую чистоту. Конечно, надо было как-то выделить заглавную героиню из толпы дам, но такой лобовой приём мне кажется примитивным.
Что касается мизансцен, то здесь тоже пахнуло на меня театральной юностью. Выходят персонажи на сцену, выстраиваются в линеечку и поют. Иногда кто-то немножко взбежит по ступенькам одной из лестниц - то Роберт споёт про Матильду, то Ибн-Хакиа напомнит про Аллаха. Невыносимо скучно. Никакой динамики. А ведь и в музыке, и в тексте заложен такой скрытый драматизм, почему же он никак не обыгран сценически?
Товарищ Габитов, а товарищ Габитов! Ставить в двадцать первом веке такие спектакли, выглядящие, несмотря на всё своё бохатство, ужасающе провинциально и старомодно, в крупнейшем театре Сибири, - просто срам! И это говорю вам я, страстный любитель плюшевых штор в оперных постановках! Нет, я не хотела бы, чтобы Иоланта была помещена в психиатрическую лечебницу, где король Рене был бы главврачом, как это непременно сделали бы немцы в Берлинской опере, но неужели вообще ничего нельзя придумать такого, что заставило бы зрителя размышлять, удивляться, обсуждать и спорить? Нет, довод "вот возьми и сделай лучше" не прокатит. Я не оперный режиссёр, у меня другая профессия. Но даже я, обычный зритель, выше набросала мысли, которые могли бы подтолкнуть фантазию художника. Однако в данном случае кое-кто включить фантазию поленился. Вот поэтому я, зритель, во время действа то и дело закрывала глаза и просто слушала музыку, погружаясь в сладостную дремоту. От полного погружения и сна в зрительном зале меня удерживал страх выпасть во сне с грохотом из кресла (сидела у прохода).
Ну а пели хорошо. Правда, как мне показалось, Владимира Кучина ввели в спектакль несколько неожиданно для него. Петь Водемона должен был другой солист, но состав был неясен до последнего, и даже программки продавали без состава. Кучин у нас красив лицом и строен, партию выучил, но чувствовалась в исполнении какая-то нервозность. Баритоны - Гурий Гурьев в партии Роберта и Алексей Зеленков - Эбн-Хакия - звучали прекрасно, Николай Лоскуткин был очень проникновенным королём Рене, а Иоланта в исполнении Надежды Нестеровой отличалась трогательной хрупкостью и трепетностью, но хотелось бы пожелать певице поработать над дикцией.
Впрочем, это пожелание относится практически ко всем современным певцам, причём не только отечественным. Размазанность дикции - божий бич современной оперы. Так и хочется закричать: ребята, ау, прекращайте жевать слова! Учитесь дикции у певцов старой школы, например, старой гвардии Большого театра. Произношение должно быть таким ясным, чтобы даже иностранец, сколько-то владеющий языком, мог "снять" слова с вашей записи. Вот как я когда-то записывала французский текст "Кармен" с напева Кончиты Супервиа и Мерлин Хорн. Что-то, конечно, неправильно записала, но то было моё тогдашнее знание французского.
В общем, если вы хотите послушать прекрасную музыку Чайковского и чтобы вам в то же время "сделали красиво", то сходите на "Иоланту". Особенно если состав будет хороший. Музыка того стоит. И певцы наши молодцы. И оркестр, который почему-то теперь не поднимают перед последним действием, чтобы зрители выразили музыкантам своё одобрение. В субботу соскучившиеся по празднику зрители хлопали от души. И даже губернатор посетил спектакль и преподнёс артистам корзину цветов.
Но в целом - спектакль рассчитан на ту категорию зрителей, для которых "бохато" равно "хорошо". Жаль.
Однако если будет интересный состав, я съезжу послушать ещё раз через некоторое время.
Фото подоспели.
[Четыре фото]В финальной сцене все славят Бога:
Водемон грезит о светлом ангеле:
Иоланта путается в розочках:
Эбн-Хакиа: "Не хочешь уповать на чудо, так иди ты к Аллаху!"
Больше фото ЗДЕСЬ.
